- Жан! - худенькая темноволосая девочка лет шести подергала старшего брата за рукав залатанной курточки. - Ну можно мне еще глоточек? Ну пожалуйста!

Мальчик повернулся и посмотрел на нее, строго сдвинув выгоревшие на солнце брови. Когда тебе девять, и в семье после гибели отца ты остаешься единственным мужчиной, то поневоле, начинаешь взрослеть очень быстро.

- Жан, ну пожалуйста, очень пить хочется! - сестренка опять подергала его за рукав.

- Ну ладно, - буркнул мальчик, поднимая крышку глиняной крынки с молоком и протягивая ее девочке. - Но только два глотка, Мишель. Это нам до самого вечера.

Девочка согласно кивнула, взяв крынку в руки.

Лето 1794-го года здесь, в провинции Сент-Эмильон, да и во всей революционной Франции, было необычайно жарким. Послеполуденный воздух как-будто дрожал от наполняющего его зноя. В этот июльский день не было ни ветерка, и даже трава, на которой сидели дети, успела основательно нагреться.

- Ну все, давай сюда, - Жан отобрал у сестры крынку с молоком и деловитым движением закрыл ее крышкой.

Затем он бросил взгляд влево, где на небольшой поляне паслась их козочка, которую прозвали Пьереттой. В последние месяцы, когда Жан уходил пасти ее, ему приходилось брать с собой и младшую сестру. Помощи от нее было мало, скорее, одна морока. Но этого хотела мать, и Жан не мог ослушаться. Последние месяцы мать и так выбивалась из сил, чтобы как-то существовать. Уже больше года она была без мужа. Отца Жана и Мишель, обычного крестьянина, забрали в республиканскую армию. С тех пор вестей от него не было. А последний месяц Жан замечал, что мать плачет каждый день и все время имя отца повторяет.

- Мам, а папа вернется? - спросил как-то у нее Жан.

Мать посмотрела на него, вытирая красные заплаканные глаза и кивнула.

- Да, вернется, - тихо проговорила она.

Но звучал ее ответ как-то совсем не убедительно.

***

Солнце - белый раскаленный шар, висело посреди безоблачного неба. Детям удалось найти тень. Они сидели под раскидистым деревом, когда вдали, с тропы, ведущей из близлежащего поля в сторону реки Дордонь, послышались приглушенные мужские голоса. Жан толкнул сестренку локтем и, уже зная этот жест, означавший "прятаться", дети проворно скрылись за широким стволом дерева. Тревожное смутное время заставляло быть осторожными.

Мужчины уже почти поравнялись с деревом, за которым спрятались дети. Это были трое человек, по виду похожих на бродяг - сильно заросшие и выглядевшие усталыми. Шедший впереди нес в руках что-то вроде котомки. Одежда их была грязной и оборванной. Вероятно, это были одни из тех "подозрительных" и объявленных вне закона людей, которые в последнее время в количестве встречались здесь, в окрестностях Бордо и Сент-Эмильона. Совсем рядом находилась испанская граница, и наиболее отчаянные не оставляли попытку пересечь ее и покинуть родину, которая теперь стала для них смертельной ловушкой.

Маленькая Мишель с любопытством выглядывала из-за плеча брата, разглядывая этих подозрительных личностей. Шедший последним, мужчина среднего роста, сильно заросший, на мгновение обернулся. И, хотя, он не мог ее видеть, девочку поразил его взгляд. В нем была усталость и обреченность, как у затравленного животного... Мишель сильнее сжала руку брата.

- Кто эти люди? - прошептала она. - Подозрительные?

Шестилетняя девочка уже хорошо знала терминологию Французской республики, где слово "подозрительный" было теперь одним из ключевых.

- Вероятно да, - с серьезностью взрослого ответил Жан.

Подождав, пока мужчины скроются и выждав еще минут пять, дети выбрались из своего укрытия.

Прошло, наверное, полчаса или чуть больше. Маленькая Мишель задремала, сидя под деревом. Жан, отошедший чуть в сторону, задумчиво смотрел на мирно пасшуюся козу. Крупный слепень с жужжанием сел на его руку, и мальчик, размахнувшись, прихлопнул его. Но неудачно, насекомое отлетело в сторону и принялось атаковать ребенка с новой силой.

- Чтоб тебя... - пробормотал мальчик, отмахивая разозленное насекомое.

И в этот момент вдали, из расположенной неподалеку хвойной рощи, раздался выстрел. Мишель проснулась и теперь таращилась на брата круглыми карими глазами.

- Что это, Жан? - пролепетала она.

- Я не знаю, - с тревогой в голосе отозвался мальчик. Он сделал пару шагов в ту сторону, откуда они услышали выстрел, и увидел, как в сторону рощи бегут несколько людей. Похоже, это были одни из тех волонтеров, которые периодически собирались в этой местности.

- Что же там произошло? - пробормотал он.

И мальчишеское любопытство все-таки взяло верх над осторожностью.

- Мишель, - он строго обратился к сестре. - Сиди пока здесь и смотри за Пьереттой, и ни шагу никуда отсюда. А я схожу, посмотрю, что там произошло. Ты меня поняла?

- Жан... - сестренка встала, и ее нижняя губа искривилась, что говорило о том, что сейчас она начнет хныкать. Этого Жан не любил больше всего.

- Жан, я хочу с тобой, - захныкала Мишель, хватая его за рукав.

- Нет, - мальчик отцепил от себя ручонку сестры. - Ты останешься здесь. А я приду через пять минут, только туда и обратно. Ты поняла меня, Мишель?

Он повысил голос.

- Хорошо, - всхлипнула девочка. - Только возвращайся скорее. Мне страшно...

***

Жан, пробираясь сквозь небольшое пшеничное поле, вышел к рощице и остановился, как вкопанный. Вдали было заметно оживление. Небольшая толпа, человек шесть, смотрели куда-то вниз, себе под ноги и о чем-то оживленно говорили. У них действительно был вид волонтеров. А один из них, рослый и имевший вид лидера, держал в руках барабан и был перепоясан трехцветной лентой. Три цвета республики, символизирующие свободу, равенство и братство...

Жан, крадучись и скрываясь за колосьями, подобрался чуть ближе. Теперь до него доносились отдельные слова и даже фразы. И он разглядел, что эти люди окружили человека, неподвижно лежавшего на траве, залитой кровью. Рядом валялся пистолет.

- Выстрелил в себя... - услышал мальчик слова, которые волонтер говорил остальным.

- Враг республики.

- Или эмигрант...

Эти слова также донеслись до слуха Жана и, повернув голову, он увидел, что со стороны Сиврака, его родной деревушки, через поле идут к рощице несколько крестьян. Вероятно, они также были привлечены выстрелом.

Осмелев и забыв об осторожности, ребенок подобрался совсем близко и подошел к остальным. Вокруг лежавшего на земле раненного человека собралось уже порядочное количество зевак. Жан протиснулся между тощим худым волонтером и высоким крестьянином в соломенной шляпе, и увидел раненного. Похоже, это был один из тех бродяг, от которых он, совсем недавно, прятался вместе с сестренкой. Похоже, это был тот человек, который шел самым последним. Впрочем, Жан мог ошибаться, так как почти все лицо раненого было залито кровью. Но он был в сознании и только глухо стонал.

Жан подумал о том, куда же делись остальные двое бродяг. И решил, что скорее всего, они благополучно скрылись. Между тем количество зевак все прибывало.

Вот, их столпилось уже человек пятьдесят, а может и больше. Люди тихо смотрели на этого несчастного, даже не думая оказать ему первую помощь или хотя бы перенести в тень от лучей палящего солнца. Слово "подозрительный" и "враг республики" имело магическое действие. То, что этот человек скорее всего являлся таковым, ни у кого не вызывало сомнений. А проявить хотя бы малейшее участие в его судьбе, означало проявить сочувствие к врагу. Никто не хотел рисковать.

Только через два часа прибыли муниципальные служащие из Сен-Мана, наконец, узнавшие об этом происшествии. Они и приказали отнести раненного на соседнюю ферму Жермен. Но фермеры не захотели открывать двери своих домов. "Закон о подозрительных" был предельно ясен - каждый гражданин, давший приют заговорщику, становился его сообщником. В душах крестьян страх перед гильотиной заглушил всякое сострадание. Один из представителей муниципалитета попросил у крестьян немного воды, чтобы обтереть рану неизвестного. Но ему ответили отказом. Также отказали даже в небольшом количестве соломы, чтобы уложить этого человека.

Всюду на него смотрели, как на прокаженного. Проявление милосердия отныне стало приравниваться к преступлению...

Поняв, что на ферме Жермен толку не будет, четверо мужчин подняли раненного и понесли через поля, преследуемые по пятам толпой любопытных, на другую ферму под названием "У конца аллеи". Она находилась по краю большой дороги, идущей из Бордо. Но и там почти все отказались дать приют объявленному вне закона.

И только один крестьянин, оказавшийся более смелым, чем остальные, согласился предоставить свой стул. Член муниципалитета поставил его перед закрытыми дверями фермы, и на него усадили несчастного. Слухами земля полнится, особенно в провинции. К тому времени посмотреть на пойманного "врага республики" сбежался почти весь близлежащий городок Котильон. Нещадно палило солнце, но любопытство побеждало. Вновь прибывающие, чтобы лучше видеть, расталкивали других в поисках лучшей точки обзора. Кругом стоял шум и крики.

Раненый мужчина находился в полном сознании. Было видно, что он испытывает ужасную боль, но он терпел, стиснув зубы и глядя перед собой безучастным взглядом.

Только один раз попросил он немного воды, видимо жажда стала совсем невыносимой. В чем ему, конечно же, было отказано. На его длинный сюртук продолжала стекать кровь. Алые капли падали вниз и оставались на земле... одна, другая, третья...

Раненый свесил голову и смотрел на них неподвижным взглядом...

Они были такие же красные... и также падали вниз. Лепестки прекрасной розы, которую он изящным движением обрывал в высокий хрустальный бокал подошедшей к нему миловидной женщины с живыми карими глазами. Когда же это было? Кажется, тысячу лет назад. А, возможно, только вчера.

- Ах, мой милый Шарль, - проговорила эта женщина, слегка дотронувшись до его руки. - Как я благодарна, что Вы посетили мой салон.

Политический салон мадам Ролан. Еще два года назад он был одним из самых интересных мест, где собирались они, депутаты от департамента Жиронда. А Манон Ролан, жена министра Ролана, была тактичной и интересной женщиной. И что особенно удивительно, обладала умом и склонностью к политике. Прекрасная Манон.

Это ее и погубило.

Ей не удалось сбежать из Парижа, как это получилось у него, Шарля Барбару и еще нескольких его товарищей. Манон Ролан погибла на гильотине вместе с остальными осужденными.

Впрочем, сейчас, Шарль Барбару не знал, что было лучше - остаться в Париже и быть казненным, как поступили почти год назад с двадцатью двумя депутатами-жирондистами, или скитаться, будучи объявленным вне закона. Но тогда он выбрал последнее.

Сначала еще была сильна надежда, что удастся добраться до границы и пересечь ее. Но с каждым днем вновь принимаемые в стране законы ужесточались. Границы охранялись более чем бдительно от возможного выезда из страны эмигрантов. На что могла рассчитывать небольшая горстка беглецов, объявленных вне закона?

Только на собственное мужество и милосердие людей, которые все-таки какое-то время давали им кров. Последним приютом Шарля Барбару и двух его товарищей - Бюзо и Петиона - стал дом мадам Буке. Это молодая и очень смелая женщина была невестой одного из жирондистов, казненных в Париже. Она не могла не приютить и его товарищей, подвергая свою жизнь смертельному риску. Но два дня назад на мадам Бюке поступил донос. Она успела сообщить своим друзьям, чтобы они скорее покинули ее жилье. И им удалось это сделать. Сама же молодая женщина была вскоре арестована.

***

Вся жизнь, как в замедленной хронике, проходила сейчас перед глазами Шарля Барбару, пока он, обессиленный от потери крови, сидел под жадными любопытными взглядами. Ожидали прибытия мэра Кастильона, который собирался его допросить. О том, чтобы прислать врача или оказать хотя бы первую врачебную помощь, никто даже не заикнулся. Ожидание было мучительным... Шарль Барбару качнулся, и чуть не упал, но стоявший рядом человек, удержал его за плечо.

- Можно... воды? - хриплым голосом попросил Барбару. Внутри все горело...

Он посмотрел в эту толпу, с любопытством рассматривающую его, как зверя в зоопарке или как какую-то диковинку, но все молчали. Лишь несколько человек отвели глаза, встретившись с ним взглядом. Да, все они были истинными республиканцами. Этот народ... народ, за права которого сам он, будучи дворянином, выступал, видя в своих мечтах страну справедливости, свободы и счастья. Не в этой ли счастливой стране тебе, страдающему от смертельной раны, этот свободный народ откажется подать даже немного воды?

***

После допроса и удостоверения его личности, Шарль Барбару был отправлен в тюрьму города Кастильон, где его рану наконец-то промыли и перевязали. Его даже лечили в течение нескольких последующих дней, но лишь с тем, чтобы благополучно отправить в Париж и сохранить для гильотины.

Двое его соратников - Петион и Бюзо, успевшие скрыться после того, как Барбару выстрелил в себя, прятались в окрестностях Кастильона еще около суток. Но поскольку все было оцеплено гвардейцами, становилось ясно, что им остается или сдаться... или умереть. Они выбрали последнее.

Следующей ночью "со стороны леса господина Деваля" раздались два выстрела, прозвучавших почти одновременно. На этот раз они остались незамеченными...

Лишь восемь дней спустя, некий гражданин Бешо, возвращаясь от своей невесты, из Кафоля, услышал в ржаном поле собачий лай. Он сошел с тропинки, чтобы посмотреть, в чем дело. И его приближение обратило в бегство трех бродячих собак, которые терзали два мертвых тела.

Так погиб изящный ироничный Бюзо, к которому питала самые нежные чувства госпожа Ролан. И эти чувства, как говорят, были взаимны.

Так умер Петион, бывший в лучшие свои времена мэром Парижа.

А Шарль Барбару из Кастильона был переправлен в Бордо, а оттуда - в Париж, где и был вскоре гильотинирован. Ему было двадцать восемь лет.

Всего каких-то три недели он не дожил до падения режима Робеспьера.